Речевой статус концепта

Естественный язык является одной из высших форм проявления культуры, но и культура своими основополагающими смысловыми характеристиками располагается в сфере языка. Естественный язык можно назвать базовым ядром культуры, из которого она произрастает и в котором она плодоносит.

Языковая продуктивность культуры помещена в зазоре между уже готовым и еще только нарождающимся результатом. Этот зазор связан с традиционным разделением языка на язык как логико-грамматическую совокупность нормативных характеристик (все, что можно назвать правилами или кодексом языка) и на живую звучащую речь, с ее ритмами, энергиями, интонациями, с ее конкретной обращенностью к другому. Но даже при таком, вроде бы очевидном, жестком разделении сразу обнаруживаются проблемы, связанные с реальным функционированием языка.

Очень глубоко и тонко момент изменчивости языкового состояния анализирует Э. Коссериу: «Но языковое состояние есть нечто большее.

Во-первых, потому, что каждое состояние языка является в большей мере реконструкцией другого предшествующего состояния.

Во-вторых, потому что то, что называется «изменением в языке», является таковым лишь по отношению к языку предшествующей эпохи, а с точки зрения современного языка это кристаллизация новой традиции, то есть как раз неизменение.

Фактор прерывности по отношению к прошлому, «изменение», является в то же время фактором непрерывности по отношению к будущему». Другими словами, Э. Коссериу замечает, что наши грамматические правила «уже» опаздывают по отношению к живой стихии языка, способ существования которого обусловлен его постоянным изменением.

Заключенный, казалось бы, в жесткие рамки «правильных» языковых схем, язык ухитряется исподволь, постепенно менять эти рамки изнутри, потому что внутри них он свободен в своих экспрессивных и коммуникативных проявлениях. Отсюда путь к возникновению диалектов и общей дивергенции языков.

При ретроспективном взгляде выявляется, что какие-то структуры языка отмирают, какие-то появляются вновь, но парадоксальным образом обнаруживается, что вновь появившиеся структуры уже существовали до того, как они взяли на себя новые функции, однако при этом изменяется модальность выполняемых функций по отношению к старым.

Э. Коссериу подчеркивает: «Языковые системы, разумеется, представляют собой «открытые системы»; однако в каждый момент своей истории они обладают определенными «непроницаемыми» зонами, и далее, цитируя Хокетта: «Язык не является ни замкнутой системой, к которой нельзя прибавить никакого нового значащего элемента, ни полностью открытой системой, в которую абсолютно свободно может быть введен любой элемент из другого языка (или квазиязыковой системы)».

Показательный пример: в начале работы «Бытие и время» Хайдеггер сосредоточивает свое внимание на следующем моменте: «Познающее искание может стать «разысканием» как выявляющим определением того, о чем стоит вопрос. Спрашивание как спрашивание о… имеет свое спрошенное. Всякое спрашивание о … есть тем или иным образом допрашивание у… К спрашиванию принадлежит кроме спрошенного опрашиваемое».

После того как идея трансцендентального субъекта (гаранта аподиктичности или репрезентанта всеобщности разума) в его ориентированности на науку, а с ней и европоцентризм в подходе к культуре, была серьезно поколеблена в своих основаниях — мировые войны ХХ в., — начинаются интенсивные поиски нового фундамента человеческого бытия и культуры.

Необходимость нахождения нового «смыслового поля», в котором можно было бы обнаружить укорененность человека, реализовывалась идеями искусства, экономики, истории, психики. Но к середине ХХ века было окончательно осознано, что вектор всех этих исследований и обоснований своими силовыми линиями сходится к идее культуры.

После значительных достижений в анализе и понимании произведений культуры, которых добился структурализм, прежде всего со стороны семантики (вертикальная и горизонтальная структурированность текста), возникает вполне закономерная необходимость рассмотрения культуры в горизонте естественного языка.

Интерес к пониманию и анализу сферы естественного языка исходил, в основном, из философии и лингвистики, сочетаясь с традиционными исследованиями литературного языка.

Произошло выделение лингвистического пласта проблем в философии и философских проблем языка в лингвистике. Философия подходила к этой проблеме со стороны теоретико-мировоззренческой значимости языка в отношении человека и культуры: язык как символическая форма; язык как дом бытия, власть языка и языковые игры.

Интерес философии к лингвистическим проблемам философских исследований и интерес лингвистики к философским проблемам языкознания привел к введению в состав обеих дисциплин «нового» термина — концепт, который крайне неоднозначно трактуется в работах различных авторов.

Пришедший из времен Средневековья, этот термин оказался актуальным прежде всего для осмысления, процессов происходящих в современной культуре. Реактуализация философской стороны понимания концепта представлена в работах С.С. Неретиной «Концептуализм Абеляра», «Верующий разум», «Тропы и концепты», а также в совместной работе с А.П. Огурцовым «Время культуры».

Лингвистическая — работами Ю.С. Степанова, Н.Д. Арутюновой, А. Вежбицкой и др. Лингвисты видят в концепте многослойную структуру смысла, связанную синхронно и диахронно с устойчивыми языковыми структурами. Философы видят в нем прежде всего механизм и способ смыслопорождения, актуализирующегося в процессе обращенности речи к другому.

Стоит сразу отметить, что термин концепт удачно используется в русском языке, так как морфологически не совпадает с понятием, в отличие, например, от английского и французского языков, в которых concept — это прежде всего понятие.

Поэтому, чтобы вернуть термину concept в этих языках одно из утраченных значений, необходимо переопределить термин, так как понятие жестко связано с теорией и с совокупностью понятий, которые ее образуют.

Этот момент намечен в работах Ж. Делёза «Логика смысла» и Ж. Делёза, Ф. Гваттари «Что такое философия?», в которой концепт определяется как «… некое чистое Событие, некая этость, некая целостность… как неразделимость конечного числа разнородных составляющих, пробегаемых некоторой точкой в состоянии абсолютного парения с бесконечной скоростью.

Он реален без актуальности, идеален без абстрактности, он автореферентен и недискурсивен, абсолютен как целое, но относителен в своей фрагментарности, он самоподобен аналогично структурам фрактальной геометрии и содержит составляющие, которые тоже могут быть взяты в качестве концептов, поэтому он бесконечно вариативен».

С точки зрения С.С. Неретиной, понятие является объективным единством различных моментов предмета понятия, непосредственно связанным со знаковыми и значимыми грамматическими структурами языка, выполняющим функции независимого от общения становления строго определенной мысли.

В концепте представлена прежде всего коммуникативная компонента языка в единстве его знаково- системного и речевого бытия, направленного на акты понимания и схватывания смысла в момент своего возникновения (здесь и теперь) и актуализирующего в этой точке не только логическую (как в понятии), но и языковую природу смысла. Концепт родственен мышлению как внутреннему проговариванию смысла, но с одним существенным уточнением: проговаривание должно быть артикулировано в своей обращенности к другому субъекту.

Появившееся в современном русском языке неудачное выражение «озвучить текст» представляется своеобразным маркером значимости произносимого слова. Например, в средствах массовой информации звучащее слово приобрело особую качественную окрашенность, связанную с целенаправленной подачей аудиовизуального ряда, расстановкой логических и смысловых акцентов, что еще раз подчеркивает поднимаемую в постмодернизме тему власти языка.

Хотя стоит заметить, что тютчевское «Нам не дано предугадать / Как слово наше отзовется», задававшее метафизическую глубину неуловимости (по результату) обращенности человека к человеку (или к Богу) в речи, оттесняется на «периферию», в сферу рафинированных культурных форм коммуникации (искусство театра или кино) или интимных сфер человеческого бытия (религия — литургия и молитва).

Исходя из вышесказанного, для прояснения термина «концепт» необходимо проанализировать его составляющие, обусловливающие понимание этого термина и служащие конструктивными моментами его существования.

Звук (голос, интонация), ритм, пауза (безмолвие) являются необходимыми моментами воплощенности языка в слове, учитывая неустранимую широту и «размытость» понимания последнего, так как к слову сходятся и от него исходят основополагающие пути формирования и функционирования языка.

Если человек укоренен в языке и если принять предпосылку, что язык дом бытия (Хайдеггер), то тогда культура может рассматриваться преимущественно как словесно-языковой феномен, и ее главные характеристики должны находиться в сфере естественного языка.

Но естественных языков много (по оценкам лингвистов, от 2500 до 6000), поэтому утверждение о бытийности языка либо предполагает некий универсальный (можно сказать, божественный) язык, производными от которого оказываются все остальные языки, либо вводит множество языковых онтологий, каждая из которых есть «особенное всеобщее» как способ видения мира.

Гипотеза лингвистической относительности Сепира — Уорфа, уходящая своими корнями в философско-лингвистические установки В. Гумбольдта, эксплицирует именно такой вариант понимания языковой реальности, что коррелирует с фактом множественности культур. Современная гетерогенность культур, например, представлена проблемой адекватности перевода любого высказывания (произведения) с одного языка на другой.

Для сравнения можно привести мнение Гадамера по этому поводу: «Перевод не является также и нормой нашего отношения к чужому языку. Скорее, необходимость прибегнуть к переводу похожа на утрату собеседниками их самостоятельности. Там, где требуется перевод, там приходится мириться с несоответствием между точным смыслом сказанного на одном и воспроизведенного на другом языке, — несоответствием, которое никогда не удается полностью преодолеть».

При переходе с языка подлинника на язык перевода невозвратно утрачиваются аллитерации, омонимии, консонансы, что существенно обедняет, а зачастую искажает произведение в целом.

Напомним известное сетование О. Мандельштама на трудности перевода «Божественной комедии» Данте, где он говорит, что Данте может начинать терцину со слова мед, а заканчивать словом медь. Фонетико-семантическая сторона произведения, его «звукопись» при этом сильно изменяется, подчиняясь фонетическим законам языка перевода, а порой и вовсе исчезает.